Земле земное - Страница 2

К оглавлению

2

Саша раздевался.

- Помолись, Саша, - сказала Лепестинья.

- Да я не знаю, Лепестиньюшка, о чем молиться, - лениво ответил Саша.

Ему хотелось спать, и не было никаких земных мыслей и желаний.

- За отца помолись, за себя, - говорила Лепестинья неторопливо и шамкая.

- А чего молиться? - спросил Саша.

- Да уж Бог сам знает. Ты только стань к нему. Он сам к тебе приклонится.

Саша встал на колени перед образом. Слова из молитв не вспоминались, и ничего не хотелось просить, - но он чувствовал в себе что-то нежное и отдающееся, и ему казалось, что бессловная и бездумная молитва рождается в его расстроганной душе.

Что-то вдруг развлекло, - шум какой-то, - ветер повеял, и ветка задела за стекло в открытом окне. Молитвенное настроение вдруг исчезло, - но жаль было его. Саша стал повторять молитвы на память, - но от этого повторения чужих, заученных для классной отметки слов стало неловко и совестно. Он перекрестился и поднялся.

Скоро он улегся - и вдруг почувствовал, что не хочет спать. Лепестинья собралась уходить. Он окликнул ее.

- Что ты, касатик? - прошамкала старуха, остановясь на пороге.

Саша заговорил тихонько и нежно:

- Скажи, Лепестинья, отчего это звезды смотрят на землю, да таково-то печально.

Лепестинья подошла к окну и посмотрела на темное небо и на ясные звезды.

- Звезды смотрят? - раздумчиво повторила она. - Бог, видно, так им дал. Смотрят, - а ты не смотри, спи себе.

- Я бы, Лепестиньюшка, не смотрел, - глаза сами смотрят.

Лепестинья приблизилась к Саше и, подперши рукою щеку, тихонько проговорила, любовно глядя на него:

- Спи, батюшка, спи с богом. Закройся, глазок, закройся, другой.

Саша, улыбаясь, закрыл сперва один глаз, потом и другой. Но Лепестинья ушла, а глаза у Саши открылись и упрямо хотели глядеть в темноту, которая обступала со всех сторон и словно таила что-то, чего никакими глазами не высмотришь, - а уж Сашины ли глаза не зорки!

И отчего в этой темноте и в этой тишине так много звуков, тихих, еле слышных, но ясных? Откуда они?

Саша долго смотрел в темноту. Мысли его были смутные, неопределенные. Уже совсем рассветало, когда он незаметно для себя заснул, истомленный бессонною ночью, напрасными думами.

IV

Лютое солнце стояло в самом притине. Оно, словно громадный свернувшийся огненный змей, казалось, вздрагивало всеми своими тесно сжатыми кольцами. Саша лежал босой в траве на берегу, под ивою, лицом кверху, раскинув руки, спасаясь в тени от знойной истомы. Рядом с ним валялась камышовая жалея, которую он сам себе сделал.

Жужжали пчелы. С тихим шелестом около веток колебался жаркий воздух. День протекал беспощадный, торжественный. Это яркое великолепие дневное наводило на Сашу тоску, смутную и почти приятную. Чаровала полдневная тишина, - в ее величавом обаянии еще отчетливее и яснее обычного становились для зоркого и чуткого Саши все впечатления, - легчайшие звуки, тончайшие переходы в освещении. Когда легкий поднимался ветерок, Саша слышал, как поскрипывала, поворачиваясь на ржавом стержне, вертлявая пренька на крыше железный ветрочуй-петух.

За рекою раскидывались поля, широкие, замкнутые далекою, непонятною чертою, - и за нею тревожно подозревались новые неведомые дали. Между колосьев по дороге поднимались и плясали иногда серые вихри. В зеленовато-золотистом колыхании колосьев Саша чувствовал соответствие с тем, что двигалось и жило в нем самом земною, мимолетно-зыблемою жизнью. Значительно и строго было выражение полей и всей природы, - хотелось разгадать, чего она хочет и к чему она вся, - но трудно было и думать об этом. Промелькнет неясная мысль - и погаснет, - и Саша опять в тягостном, томном недоумении. И он думал тогда, что злая, коварная природа какими-то чарами отводит его от познания о своей тайне, чтобы таиться и лукавить по-прежнему. И как рассеять эти чары? Как понять эту чудную и родную жизнь?

Саша повернулся на живот и лег лицом к земле. В траве кишел перед ним целый мир - былинки жили и дышали, жучки бегали, сверкали разноцветными спинками, шелестели еле слышно. Саша ближе приник к земле, почти прилег к ней ухом. Тихие шорохи доносились до него. Трава вся легонько, по-змеиному, шелестела. От движения испаряющейся влаги шуршал порою оседавший земляной комочек. Какие-то струйки тихо звенели под землею.

Лепестинья пришла погреться на солнце. Кряхтя, она опустилась на траву рядом с Сашею. Саша ласково посмотрел на нее черными вопрошающими глазами. Лепестинья захватила горсть земли сухими руками, и уже Саша знал, что сейчас Лепестинья станет любовно растирать землю и тихо забормочет:

- Земля еси и в землю отыдеши.

И Саша легонько улыбался, услышав эти знакомые, страшные кому-то, но не им обоим слова.

- Ох, Сашенька, стара я стала, - сказала старуха, - уж и солнце от меня отвертывается, греть меня, старую, не хочет.

Саша с удивлением, внимательно посмотрел на Лепестинью и сказал нежным, звенящим голосом:

- А вот ко мне, Лепестиньюшка, так все поворачивается, - точно смотрит на меня, - и трава, и кусты, - все, что далеко, что близко, все. Вон там, видишь, на том берегу серый камень, и тот на меня уставился.

- Да тебе примстилось, поди, - опасливо сказала старуха.

- Нет, Лепестиньюшка, - весело ответил Саша, - мне никогда ничего не кажется. А только так все ясно да странно как-то. Так вот и вижу, что хоть глаз там и нет, а смотреть - смотрит.

- Безглазая засматривается, - шамкала старуха. - Поберегайся, голубчик: приглянулся ты ей, курносой.

Она сидела на траве, охватив колени морщинистыми, коричневыми руками. Ее слезящиеся глаза тупо смотрели куда-то прямо и далеко. Дряхлое лицо ее не выражало ни удивления, ни сомнения.

2